Пророщенная инициатива

Глава российского Фонда развития моногородов Илья Кривогов рассказал о том, что делается для того, чтобы улучшить, а иногда и «перезапустить» жизнь в моногородах.

Найти бизнес-активистов

— Илья, вы недавно вступили в должность?

— Да, с августа.

— Сейчас, судя по новостям на сайте фонда, вы ездите по моногородам и заключаете с ними договоры, так?

— Это несколько упрощенное представление. Мы ездим по моногородам, чтобы инициировать и активизировать инвестиционную деятельность, помочь регионам скомпоновать проекты в соответствии с требованиями фонда и вывести их затем на финансирование.

— И все же, поскольку вы в эти моногорода приезжаете и с людьми встречаетесь, хотелось бы узнать ваши впечатления о них.

— В последние два-три месяца я побывал более чем в 20 моногородах на пространстве от Дальнего Востока до Северо-Запада. Ситуация разная, где-то тяжелее, где-то полегче, но везде есть ростки инициативы. Иногда они очень слабые, но они есть, и с ними можно работать. Что касается градообразующих предприятий, то ситуация порой очень сложная — такое сейчас непростое время, они сильно страдают. Например, угольная отрасль, машиностроение. По демографическим показателям города совершенно разные. Может быть город, где живет 3,5 тысячи человек, там сменилось уже несколько поколений работников градообразующего предприятия. Это скорее поселок. А, например, Анжеро-Судженск — это город-восьмидесятитысячник. Это довольно большие города, но они построены на базе угольной промышленности, и очевидно, что проблемы серьезные — шахты закрываются. Есть большие города на базе машиностроительных предприятий: Набережные Челны или Тольятти, где живет до полумиллиона человек. Они связаны с КамАЗом и АвтоВАЗом. На оба предприятия действует спад спроса в экономике. Оба предприятия ведут активную модернизацию, а это всегда высвобождение работников: люди заменяются роботами, чтобы повысить культуру и качество производства, производительность труда. И на состояние моногорода тоже влияет, когда несколько десятков тысяч человек одномоментно лишаются работы и им куда-то надо идти. Поэтому главная задача нашего фонда — создать альтернативные возможности для трудоустройства.

— Если эти инвестиционные инициативы столь сложно обнаружить, где вы их находите? Вы работаете с бизнесменами, с ассоциациями бизнесменов или как-то, возможно, иначе?

— Мы работаем с наиболее активной частью бизнеса в городе. Например, в Хакассии у нас есть уже налаженные контакты с крупными предприятиями и предпринимателями. Как мы действуем: берем замгубернатора по инвестициям, регионального министра по экономике, который отвечает за моногорода, и едем в этот моногород, например в Мундыбаш или Калтан в Кемеровской области. Там к нам присоединяется мэр, и мы едем с ним по всем площадкам: градообразующим предприятиям, высвобождаемым площадям. Посещаем несколько проектов малого и среднего бизнеса, узнаем, чего им не хватает, чтобы расширяться, что нужно, чтобы появились новые площадки. Выстраиваем некий диалог, пытаемся создать доверительные отношения между региональной властью и бизнесом, муниципалитетом и региональной властью. Заранее выстроенной программы нет, зачастую разговор оказывается неприятным, но наша задача как раз в том и состоит, чтобы вскрыть проблемы и потом их эффективно решать.

— Странно было бы скрывать проблемы от человека, который представляет фонд, дающий деньги…

— «Давать деньги » — это только один из элементов, а остальное — это та самая большая работа, которая должна начаться после того, как «денег дали». Можно поставить красивую ТЭЦ, но если ни одно предприятие не появится, работать она не сможет. Такой ситуации нам надо избежать.

— Каким образом?

— Все наши соглашения носят исключительно инвестиционный характер: мы подводим инфраструктуру к конкретным промышленным площадкам. Чтобы наша работа не была бессмысленной, стараемся выходить на кластерные решения: либо промышленные парки, либо хотя бы промышленные зоны. Обязательно прописываются создаваемые рабочие места, объем инвестиций по годам. В итоге даже если четыре проекта из десяти в этом промышленном парке так и не заработают, остальные все же состоятся. К тому же всегда есть возможность привлечь других инвесторов. Поэтому мы и хотим эти процессы запустить.

— Какую именно инфраструктуру вы имеете в виду?

— Это инфраструктура не для жилой застройки, а именно для инвестиционных промышленных проектов. В городах она изношена, и мы можем ее создать. Например, предприниматель захотел построить у себя в городе отличные теплицы, но у него нет возможности подключить электроэнергию. Он может построить классный химический завод, но существующие очистные системы его не выдержат. Поэтому наша задача — обеспечить энергоснабжение или построить очистные системы.

— На каких условиях вы даете эти деньги?

— На невозвратной основе. В Анжеро-Судженске инфраструктура для НПЗ «Северный Кузбасс» стоит миллиард рублей. Мы передаем 95 процентов суммы в регион, и он занимается строительством. Со своей стороны губернатор берет на себя безусловное обязательство в том, чтобы эти проекты состоялись: инвестиции должны быть полностью освоены, возведены корпуса, созданы 30 рабочих мест.

— Вы отслеживаете проект до запуска?

— Мы отслеживаем его поэтапно, и если у проекта возникнут проблемы, то будем стараться его перезапустить.

— Мониторите, насколько проект будет жизнеспособным и экономически устойчивым после запуска?

— Мы здесь работаем исключительно как проектный офис. Каждый проект мы ведем в ручном режиме. Если нужны деньги, встречаемся с представителями фонда развития промышленности и помогаем их получить. Если надо попасть в число приоритетных проектов Минпромторга, встречаемся с ними. Такая ситуация была у нас в Лузе, в Кировской области. Чтобы получить кредиты, нужна была лесосека. Чтобы получить лесосеку, нужно, чтобы проект был включен в список приоритетных проектов Минпромторга. Сопровождая вручную каждый проект, мы ставим перед собой задачу повысить вероятность их успеха. Но работаем строго до запуска. Рентабельность проекта — это уже задача бизнеса.

— А не боитесь, что за счет господдержки предприятия запустятся, но стать экономически состоятельными не смогут, и на этом история закончится?

— Такие риски всегда существуют. Но если бизнесмен хочет вложить три миллиарда в НПЗ «Северный Кузбасс», а потом закроет его, значит он потеряет эти деньги. Поэтому, на мой взгляд, бизнес сам должен оценивать риски, и государство не должно в это вмешиваться, это неправильно. Другое дело, что нужно исключить ситуации, когда предприниматель вообще не выйдет на площадку: построим трубу и окажется, что мы ее подтянули к потемкинской деревне. Такого сценария надо избежать, и делать мы это намерены, в том числе, за счет организации технопарков.

— Но если выяснится, что на деньги фонда уже построено несколько километров труб, и окажется, что все же предприятия не будет? Предприниматель понесет какую-то ответственность?

— Юридически какие-то меры применить к бизнесмену будет довольно сложно, потому что ни административным, ни иным законодательством это не предусмотрено. И заставить вернуть деньги напрямую можно только через суд, а потом бесконечно долго судиться и, в конце концов, все эти дела проиграть. Но я считаю, что подход в принципе должен быть другой: изначально отбирать проекты, у которых вероятность успеха высока. Второе — мы должны еще больше повысить эту вероятность, работая со Сбербанком, Россельхозбанком и другими банками, чтобы заявки наших бизнесменов были одобрены. Третий момент — если мы видим, что риски высоки, то ведем переговоры с региональными властями, чтобы они поменяли резидентов в технопарках. Чтобы не ждать того момента, когда труба будет построена, а проектов под нее не окажется, надо оперативнее начинать работу по их замене. Здесь подключаются уже другие механизмы, например наше Агентство стратегических инициатив, Аналитический центр при правительстве РФ, где мы наши промышленные площадки с бесплатной инфраструктурой начинаем презентовать и продавать российским и иностранным инвесторам.

— Инвесторы есть?

— Их, может быть, не так много, как раньше, и они не так видны, но инвесторы продолжают искать ниши, в которые можно было бы зайти. А мы предлагаем весьма комфортные условия: бесплатная инфраструктура и ручное сопровождение каждого проекта. Интерес есть. Поэтому если один из инвесторов не пришел на площадку, мы его меняем, ничего страшного.

— Юридически это возможно?

— Да, такой механизм мы в соглашение закладываем. Наша задача не построить очередной мясной цех, например, а создать рабочие места. А какое именно производство их предоставит — мясной цех или завод металлоконструкций, это не так уж и важно. Если для бизнеса интереснее построить цех металлоконструкций, пусть строит, если только сбыт найдет. Но задача-то наша решена — мы создали рабочие места в моногороде.

Отстоять право на существование

— Второе направление работы фонда — вхождение в капитал инвестпроектов.

— Мы можем как входить в капитал, так и предоставлять долговое финансирование по инвестиционным проектам. Условия следующие: мы даем от ста миллионов до миллиарда рублей под 5 процентов на срок до восьми лет. При этом мы участвуем деньгами не более чем в 40 процентах от стоимости проекта. Оставшуюся сумму компания, предлагающая проект, должна либо предоставить сама, либо привлечь деньги из другого источника самостоятельно. Плюс еще одно условие: мы рассматриваем проекты только в тех моногородах, где договорились создавать инфраструктуру. Пока это семь моногородов. В октябре мы утвердили условия, сейчас идет формирование заявок.

— Для сравнения, какова сейчас в среднем процентная ставка по кредитам для бизнеса?

— Крупные российские банки с госучастием дают кредиты под 15–19 процентов. Неподъемно высокие.

— А в этом направлении вы обращаете внимание на качество проектов?

— Если по первому направлению мы можем менять проекты, лишь бы инфраструктура была загружена и рабочие места появились, то здесь уже фонд, подобно банку, отвечает за возврат этих денег. Однозначно должен быть полноценный анализ маркетинга, технологий, рынков сбыта, сырьевой базы. Это полноценный анализ, и если по его итогам окажется, что проект не будет успешным, мы в него не пойдем.

— Вы сказали, что работаете с семью моногородами. Но всего в списке моногородов, утвержденном правительством РФ, их 319. Следовательно, вы охватываете только 2 процента.

— Фактически больше: фонд занимается только кризисными моногородами, с наиболее сложной социально-экономической ситуацией. Таких моногородов из 319 сейчас 99. Из них мы заключили генеральные соглашения с 17. Из них для семи городов мы строим инфраструктуру, а оставшимся десяти помогаем структурировать заявки, чтобы зайти в фонд. Кроме этих 17 еще с 18 городами мы работаем дополнительно по подготовке инициатив и доведению их до качества, соответствующего требованиям фонда. Это значит, что в сумме мы работаем с третью от всего количества кризисных городов.

— Развивать инфраструктуру и вкладываться в инвестиционные проекты — это попытки сохранить моногорода. Но если предприятия закрывают шахты целиком, сокращают людей, то не получается ли, что таким образом власти консервируют проблемы в небольших моногородах, вместо того чтобы стимулировать расселение в города с более высоким уровнем доходов и жизни и с более высокой вероятностью найти работу? Североамериканская практика показывает, что небольшие города вокруг одного предприятия бросались целиком.

— Я знаю эту историю. Ответ первый: это не мандат фонда. Мы создаем альтернативную экономику, и, учитывая наши расстояния и специфику, моногорода имеют право на существование. Вероятно, лишь единицы моногородов, например возле месторождений, действительно надо расселить. Ответ второй: в отличие от Северной Америки, у нас есть большая проблема — низкая мобильность населения. И ни экономические рычаги, ни какие-то иные стимулы за последние 20 лет не позволили решить ее. Была госпрограмма по переселению, предлагали сертификаты. «Русал» давал возможность своим работникам переезжать на другие предприятия два или три года назад. Народ отказывается. Он хочет жить там, где умерли его предки, где живут его родственники. Вариант с переселением в России не работает. Может быть, с этим и надо работать, но статус-кво таков, что мобильность людей крайне низкая.

— Вообще нет таких историй?

— Чтобы это было массово — я не знаю. Раньше, конечно, целыми деревнями загружали в вагоны вместе с коровами и везли в Сибирь и на Урал, и это работало. Но сейчас мы все-таки живем в другом обществе, и если экономически предлагать людям — они не хотят. Ключ здесь простой: когда качество жизни будет одинаково по всей России, эта тенденция сама начнется. А пока лучше жить в Москве и Питере, молодежь едет в Москву и Питер, а старшее поколение остается на местах. В Америке, например, что в Нью-Йорке, что в небольшом городе гражданин получит одинаковый по качеству набор услуг — образовательных, социальных, медицинских. И зарплата у них будет приблизительно одинакова во всех этих городах. У нас ситуация сильно отличается, поэтому и мобильность отсутствует.

— Может лучше укрупнять города?

— Наверное, это вопрос не к нашему фонду. Насколько это правильно и своевременно, я не хочу с этим спорить. Но есть ведь примеры небольших, но комфортных городов. Какой смысл переселять людей, если там нормальная логистика, есть газ, дороги? Лишь бы рабочие места появились — и все будет нормально. Хотя, согласен, из некоторых моногородов действительно людей хочется перевезти, просто чтобы они не мучились.

— Вы, с одной стороны, утверждаете, что у каждого города своя история. Но при этом говорите о «мандате», то есть неком стандарте. Но почему непременно надо руководствоваться типовыми требованиями программы, а не потребностями города? И в Казахстане, и в России говорят лишь о двух вещах — о привлечении инвестиций и создании рабочих мест. Почему цель — именно это? Почему не ставится вопрос о повышении качества жизни и удовлетворенности ею?

— Надо разделять. Мы не можем отвечать за всю страну. Есть цели фонда — действительно, наш уклон инвестиционный. А есть цель — развитие моногородов Российской Федерации. Наш фонд — лишь один из элементов этой работы. Есть еще Территории опережающего развития, программы Минпромторга и Минэкономразвития.

— Вот именно. Ради кого и чего все это делается?

— Это как раз и есть основная задача, которую правительство поставило на одном из недавних совещаний. Главная цель — создание действительно комфортной среды для проживания граждан. Это основная цель программы развития моногородов России. Фонд выполняет свои задачи, и как раз третье наше направление деятельности — создание среды для того, чтобы наши граждане не уезжали из своих моногородов.

— То есть если у них низкая мобильность, то надо сделать их еще более оседлыми?

— Почему же? В той же Кемеровской области есть проекты по повышению мобильности населения: между городами, которые расположены сравнительно недалеко друг от друга, качественные дороги европейского класса, где разрешена скорость 150 километров в час — Тулеев отстоял эти нормативы. И граждане стали ездить из Ленинск-Кузнецка на работу в Кемерово и наоборот. Такие варианты тоже существуют. Но чтобы просто организовать переезд из одной части страны в другую — такое фонд просто не потянет, это уже государственная задача. Пока такая задача решена не была, хотя за нее брались и Минэкономразвития, и Всемирный банк.

Не в дотациях дело

— Третье направление вашей работы — подготовка управленческих команд. Чем они будут заниматься, для кого и как они будут выстраивать работу с муниципальными властями?

— Управленческая команда — это замгубернатора по инвестициям, министр экономики, глава города и его заместитель по экономике, инвесторы, которые идут на нашу инфраструктуру, корпорация развития и управляющая компания, если это промышленный парк, и руководитель градообразующего предприятия. В итоге собирается группа из семи или восьми человек и погружается в обучение. Мы реализуем обучающую программу со школой управления «Сколково». Программа трех-, четырехмесячная, пять модулей по неделе, с отвлечением от основной работы. Мы всю команду заселяем, закрываем, и они там учатся.

— Чему?

— Мы видим, что на местах отсутствует компетентность самих инициаторов проектов, которые не умеют работать с теми инструментами, которые есть. Они просто их не знают. Компетенции глав городов тоже… поражают. Главы муниципалитетов зачастую знают только, как городской инфраструктурой заниматься, когда что-то прорвет или взорвется. А как развивать город, они вообще не представляют. Еще одна проблема — это неумение разных сторон друг с другом говорить. Бизнес отдельно, регион отдельно, муниципалитет отдельно. И даже если есть хороший проект, он зависает из-за нескоординированности. Поэтому наша задача — те проекты, которые к нам приходят, на площадке в «Сколково» обкатать. Мы приглашаем туда не студентов, а людей, которые принимают решения: инвестор — инвестиционные, регион — по налогам, муниципалитет — по предоставлению земли и аренды. У каждого свои функции. И когда они поработают вместе несколько недель, они уже будут понимать, кто что делает. Так что вероятность успеха инвестиционного проекта — а это и есть наша цель — резко повышается.

Вторая задача — именно создание комфортной среды для проживания. У государства сейчас много инструментов, как финансовых, так и нефинансовых, которые позволяют запустить местные инициативы, чтобы люди элементарно перестали выбрасывать мусор за забор. В центре города появляется красивый парк — для этого не нужен миллиард долларов, достаточно найти местного Кулибина, который свалит первые ворота и процесс запустится. Поэтому в «Сколково» мы также ставим задачу по созданию комфортной среды, чтобы было где учиться, где работать, где отдыхать и лечиться. И задача ставится не в духе «построить очередной детский садик и выбить из федерации денег». Ищутся новые возможности, как это сделать в рамках концессии, в рамках закона о ГЧП, который с 1 января 2016 года вступает в силу, как это делали в той же Франции, когда эти процессы запускались. И команда формируется не для конкретного проекта, а как движущая сила на местах.

— А как в этот процесс вовлекаются сами жители? Их о чем-то спрашивают? Они что-то предлагают?

— У нас есть еще один фильтр — рабочая группа при правительственной комиссии по модернизации моногородов. Через нее проходят комплексные инвестиционные планы. Перед тем как фонд начинает работать с конкретным городом, регион должен защититься. Комплексный план — это все проекты (инвестиционные, социальные), которые моногород и регион заявляют как свой план к действию. И до того, как этот план будет утвержден в самом регионе, он должен пройти общественные слушания. Без них этот документ может оказаться просто нежизнеспособным. В дальнейшем у нас есть большой план мероприятий, посвященный тому, что делает город, а главное, тому, как разъяснить гражданам, что он делает и зачем. У нас есть целый перечень этих мероприятий: от совещаний и советов, элементарных разъяснений в СМИ до приложений для телефонов, чтобы в режиме реального времени понимать, что делает администрация города по нашей программе развития моногорода. Это выставки и презентации, это поддержки микро- и малого бизнеса, социального предпринимательства, внедрение лучших практик Агентства стратегических инициатив по развитию муниципальных образований. Это целое облако нефинансовых инициатив, которые регион берет на себя как общественную нагрузку, реализуя наши финансовые соглашения. Это делается, чтобы мы не просто строили абстрактную трубу для абстрактного инвестора, а чтобы люди понимали, какой это инвестор, какое предприятие появится, какие рабочие места там будут востребованы, где можно переучиться и получить новую специальность, чтобы из шахтера-угольщика стать, к примеру, сварщиком. Все эти механизмы закладываются в соглашениях.

— Общественные слушания часто превращаются в проформу, и муниципалитет все равно делает по-своему, не считаясь с мнением жителей. Вы сами на таких слушаниях бывали?

— Да, буквально накануне нашего разговора. Тридцать суровых мужиков, которых уволили, попробуй им что-то объяснить про проекты. Какие проекты? Им работать негде, а ты им объясняешь, что, оказывается, можно получить какие-то гранты на открытие собственного бизнеса, либо встать на биржу труда, либо переехать в другой город. Они все это, естественно, воспринимают крайне болезненно. Но задача-то — построить конструктивный диалог. Поэтому каждый раз надо объяснять, зачем ты приехал, что ты хочешь, иначе тебя воспринимать не будут. Но если муниципалитет и его глава не в состоянии наладить диалог, такого главу надо менять. Он выборный, на этом уровне вполне действуют все демократические механизмы. Не справился — пусть приходит следующий. По крайней мере, я точно придерживаюсь этой позиции.

— А такие примеры были в России?

— Если посмотрите на историю моногородов за последние пять лет, то увидите, что ни один глава неуспешного города на своем посту не удержался. Губернаторов это тоже касается. Это очень болезненная тема, и если ни регион, ни муниципалитет не в состоянии управлять, значит, придет другой руководитель.

— В самом деле?

— Да, потому что проблема стремительно поднимается с муниципального на федеральный уровень, когда дороги перекрывают.

— А успешные истории моногородов в России можете назвать? Они вообще есть?

— Пикалево в Ленинградской области — то, с чего вся программа началась. Пришла новая команда губернатора, мэр, и, хотя никто не верил, по нашей программе построили современнейшие голландские теплицы, завод металлоконструкций, а сейчас запускаем индустриальный парк по пошиву одежды. Туда приезжал президент, а все начиналось с конфликта, с перекрытия дороги.

— Да, тогда понятно. Приехал президент…

— Ну… есть разные модели… Когда мы туда приезжали, нас там все тихо ненавидели, тем не менее удается осуществить перелом. И интересные проекты можно найти и даже на таких сложных площадках запустить.

— А без президента есть примеры? Чтобы сам город собрался и…

— Город Ленинск-Кузнецкий. В той же Кемеровской области — город Прокопьевск. В Ленинск-Кузнецкой промзоне был построен новый завод конвейерных машин. В Прокопьевске начинали с БелАЗом с ремонта, закончили сборкой. Пришла Komatsu, которая там построила сначала ремонтный цех, а потом и цех по сборке некоторой своей техники. Появилось предприятие по строительным материалам, чего раньше там не было. Это конкретные проекты с конкретными новыми местами.

— А жизнь изменилась? Есть истории, когда приходит новый мэр и ситуация в городе меняется или изменить жизнь получается у старого мэра?

— Да, и такое есть. Например, в Кемерово очень сильна социальная составляющая. Население, градообразующее предприятие и другой бизнес вовлечены в этот процесс.

— Каким образом?

— Чистенькие улицы. Предприниматель сделал десять лавочек, поставил на них свои инициалы и подарил городу. Небольшие фонтаны, небольшие ухоженные парки появляются с табличками о дарителе. Народ начинает соревноваться, у кого будет круче лавочка, у кого круче парк. Муниципалитет на это ни копейки не выделяет. В лучшем случае потом грант дадут как победителю в конкурсе. Эта инициатива идет снизу. Там они буквально заражены этим. И если мэр ее не поддерживает, я считаю, это плохой мэр. Или еще пример: Кумертау в Башкирии. Мэр активный, город ухоженный. Аккуратные улицы, аккуратные тротуары, нет ям на дорогах. Это сразу видно, занимается ли город собой или выбрасывает мусор через забор, и гори оно огнем. Положительные примеры есть, но их надо собирать и распространять, показывать, как это можно делать.

— Есть примеры, когда в городе закрылось градообразующее предприятие, но он выжил и перестал быть дотационным?

— Мы не оцениваем дотационность — недотационность. Мы оцениваем живучесть: появился или нет новый бизнес. Вот пример: город Луза в Кировской области. Там был крупнейший в Союзе деревообрабатывающий комбинат, на котором работали несколько тысяч человек — практически все трудоспособное население города. Предприятие обанкротилось. Потом его продавали и распродавали. В результате могло быть, как в других городах: предприятие могли распродать окончательно, а в цехах сделать склады и магазины, на этом бы история закончилась. Но нет, все же появились активные предприниматели, они выкупили эти цеха и создали несколько небольших, но производств: мебельные щиты, топливные пеллеты, поставили небольшие лесопилки. Когда мы это увидели, то приехали к ним и предложили сделать полноценный промышленный парк по деревообработке. Нашелся якорный инвестор — компания Holz Haus. Эта компания известна в России как производитель жилья из клееного бруса. Они посмотрели на предложенную площадку, и она им понравилась. Фактически сейчас возрождается прежняя отрасль в городе, но уже в новом формате: было старое предприятие, его уже нет, но есть промышленный парк с якорным инвестором. На базе этого парка наверняка появятся другие производства, которые будут, например, делать деревянные окна, двери. Жизнь перезапускается.